вперед. Зона тишины закончилась, и на меня обрушился ревущий Манхэттен. КУПИ, КУПИ, КУПИ, снова и снова, на миллион всевозможных ладов, то картинкой, то звуком, то ритмом.

Когда я вошел, она встала. Ничего не сказала. Она носила шляпку по-новому, и макияж у нее был новый, но я узнал бы ее где угодно, в тумане, в кромешной тьме, даже с закрытыми глазами. Тут она улыбнулась, и я увидел, что эти шесть лет все же слегка сказались на ней, и на мгновение я растерялся, и мне снова стало страшновато. Я вспомнил, как сразу после развода на видеофон мне позвонила женщина, накрашенная в точности как Айрин. Хотела продать страховку от рекламы.

Но сегодня – в день, которого, по сути, нет, – это не имело значения. В переходный день законными считаются только сделки с наличностью. Ясное дело, не существует таких законов, которые защитили бы человека от того, чего я опасался, но для Айрин это никогда не имело особенного значения. Сомневаюсь, что до нее хоть раз дошло, что я реален. Не в общих чертах, а по-настоящему. Айрин – порождение нашего мира. И я, разумеется, тоже.

– Непросто будет начать разговор, – заметил я.

– Даже сегодня? В день, которого нет? – спросила она.

– Как знать. – Я подошел к сервобару. – Выпьешь?

– Семь-двадцать-джей, – продиктовала она.

Я набрал на панели «7-20-J» и получил какой-то розовый напиток. Себе взял скотч с содовой и спросил:

– Где ты пропадала? Ты счастлива?

– Пропадала… Так, кое-где. Скажем, расширяла кругозор. Да, я очень счастлива. А ты?

– Ну да, конечно. – Я отхлебнул из стакана. – Вне себя от счастья. Как птичка певчая. Или как Фреддо Лестер.

Едва заметно улыбнувшись, она приложилась к розовому напитку.

– Я не забыла, как ты ревновал меня к Джерому Форэ, когда он был вместо Лестера. Ты еще носил двойной пробор, как у него, помнишь?

– Жизнь – хороший учитель, – ответил я. – Как видишь, я не отбеливаю волос и не леплю завитушек себе на лоб. Теперь я никому не подражаю. Ты, кстати, тоже меня ревновала. И по-моему, у тебя прическа, как у Ниобе Гай.

– Не хотелось препираться с парикмахершей. – Она пожала плечами. – Так проще. И еще я думала, что тебе понравится. Нравится?

– На тебе – да. А Ниобе Гай я стараюсь не рассматривать. И Фреддо Лестера тоже.

– У них даже имена – не имена, а дичь какая-то, правда? – спросила она.

– Ты изменилась, – удивленно заметил я. – Так где пропадала?

Она не смотрела на меня. В тот момент нас разделял десяток футов, и мы слегка побаивались друг друга.

– Билл, – начала она, глядя в окно, – последние пять лет я жила в «Горнем приюте».

Какое-то время я не шевелился. Наконец поднял стакан, глотнул виски и лишь после этого посмотрел на нее. Теперь понятно, почему она не такая, как прежде. Мне и раньше доводилось видеть дам, поживших в «Горнем приюте».

– Что, выгнали? – спросил я.

Но она помотала головой:

– Пяти лет хватило, чтобы получить полную дозу этого счастья. Полнейшую. Раньше я думала, что мне это надо. Но я была не права, Билл. Мне этого не надо.

– Про «Горний приют» я знаю лишь то, что говорят в рекламе, – сказал я. – Но никогда не верил, что там настолько уж хорошо.

– Ты всегда был умнее меня, Билл, – смутилась она. – Теперь я тоже в это не верю. Но предложение было заманчивое.

– Нельзя решить реальные проблемы, просто наняв людей, чтобы делали всю работу за нас. Так не бывает.

– Знаю. Теперь знаю. Наверное, я немного повзрослела. Но это так трудно… Черт! В наши дни родиться не успел, а тебе уже промыли мозги.

– Ну а как иначе выживать? – спросил я. – Не знаю, какой сегодня общий объем спроса, но явно невысокий. Промышленность проседает изо дня в день. Чтобы мало-мальски свести концы с концами, надо вертеться, но, по сути, это мышиная возня. Хочешь заработать – будь добр выкатить мощную рекламу, а зарабатывать надо, потому что без денег никуда. Беда в том, что они мало у кого есть. Вот, собственно, и все.

– Ну а у тебя? Как у тебя с деньгами? – нерешительно спросила Айрин.

– Это предложение или просьба?

– Конечно предложение, – ответила она. – Мне на жизнь хватает.

– Точно? «Горний приют» – дорогое удовольствие.

– Пять лет назад я вложилась в бумаги корпорации «Лунные оковы», так что теперь, можно сказать, разбогатела.

– Неплохо. У меня тоже все нормально, спасибо. Хотя вбухал целое состояние в защиту от рекламы. Страховые взносы немаленькие, но оно того стоит. Могу гулять по Таймс-сквер в абсолютном спокойствии – даже когда крутят ролики «Дунь-забалдей».

– В «Горнем приюте» реклама запрещена, – сказала Айрин.

– Не верь в эти байки. Сейчас придумали узконаправленную звуковую волну, способную проникать сквозь стены и нашептывать тебе на ухо, когда спишь. Вот такой гипноз. Даже беруши от него не спасают: работает через костную проводимость.

– Если живешь в «Горнем приюте», тебе такое не грозит.

– Но ты больше там не живешь, – заметил я. – И что же заставило тебя покинуть келью?

– Наверное, я повзрослела.

– Наверное.

– Билл… – сказала она, – Билл… Ты женился?

Я не ответил, потому что в окно постучали. Снаружи, стремясь распластаться на стекле, металась механическая птичка. На груди у нее было что-то вроде поршневой диафрагмы: должно быть, лучевой передатчик, ибо чистый, ясный и вовсе не птичий голос произнес:

– …Поэтому вы просто обязаны попробовать, каковы на вкус наши «Сливочники», просто обязаны!

Окно автоматически поляризовалось и отшвырнуло рекламную птаху куда подальше.

– Нет, – ответил я. – Нет, Айрин, не женился. – Какое-то время смотрел на нее, а потом предложил: – Выйдем на балкон.

Вращающаяся дверь выпустила нас обоих, после чего активировались «Безопасни». Дорогие штуковины, но включены в мой страховой пакет.

На балконе было тихо. Специальные микрофоны перехватывали вой городских объявлений и направляли его к небу. После нейтрализации не оставалось ничего, кроме мертвой тишины. Ультразвук сотрясал воздух, и броская нью-йоркская реклама таяла в размытом каскаде бессмысленных красок.

– Что случилось, Айрин? – спросил я.

– Вот это. – Она обняла меня за шею и поцеловала в губы, после чего отпрянула и стала ждать.

– Что случилось, Айрин? – повторил я.

– Неужели все прошло, Билл? – тихо спросила она. – Неужели ничего не осталось?

– Не знаю, – ответил я. – Господи, не знаю. Мне об этом и подумать боязно.

Боязно. Вот оно, самое подходящее слово. Я ни в чем не мог быть уверен. Мы выросли в рекламном мире – ну и как прикажете разбираться, где ложь, а где истина? Я случайно коснулся панели управления, и «Безопасни» отключились.

Размытые краски